«Ты только потерпи еще немного… Совсем скоро дорога закончится… Там будет хорошо…»
«…Тебе. И всем нам».
Негромкие, едва слышные на ветру шептания преследовали их очень долго. Сорванные однажды с черных уст, они неизменно держались на слуху и пропитывали собой окружавший их воздух. Эти слова дарили надежду. Надежду на лучшее время. И веру – в стайных лекарей, самых знающих лекарей во всей округе.
Пасмурное небо, клубясь серым пеплом в верхушках многолетних сосен, предвещало холодные ночи и, как следствие, еще одни сырые сутки. Земля уже лениво похлюпывала под лапами, смешивая траву и землю в едва ощутимую под пальцами грязевую жижицу. Давно потухший под натиском непогоды и прочих обстоятельств янтарный взгляд нехотя скользит от этой неоднородной массы к исхудавшим лапам, тяжело ступавшим совсем рядышком от него самого.
Александр опускает в своем подсознании звуки шуршащей хвои и раздражающее чавканье земли. Он вслушивается только в затрудненное дыхание матери, в биение ее сердца, а иногда – в подбадривающий шепот отца и сестер. Сам он неизменно молчал, как и в последние несколько дней в целом. Видимо, в его лексиконе подбадривающих слов было слишком мало. Или же вокруг их было и так заунывно много.
Впрочем, не это было так важно. Угольно-бурый самец все равно ни на йоту не отходил от матери, поддерживая ее в минуты слабости. Он вносил свою лепту в как никогда отлаженные действие целой семьи…
- Думаешь, они знают, что делать?
Волк поворачивает морду в противоположную сторону. Неподалеку перешептывались сестры, искажая ход беседы поистине гамлетовскими паузами. На их мордах прочно закрепилось выражение страха и волнения, но где-то в ясных очах блистали и искорки надежды.
- На их плечах целая стая. Кто еще нам поможет, если не они?
Действительно, а кто еще?
Из груди молодого волка вырывается осторожный вздох. Внимание к сестрам теряется быстро – Александр находит на себе пристальный взор матери. Но, в отличие от разговора юных волчиц, их контакт так и остался чисто визуальным, немым. Беседа их, хотя была короткой и вообще осталась на уровне бессловесности и ментальной близости, являла собой самое высшее проявление тесных связей. В тот момент у них не было нужды говорить, ибо, как известно, мысль изреченная есть ложь. Взгляд зрелой самки только чуть меняется с усталого на заботливо-ласковый, и щека ее плавно касается шеи сына, заставляя того при всем своем внешнем спокойствии до боли стискивать зубы да твердить про себя все те же измотанные на нет слова.
«Ты потерпи еще немного…»
«Совсем скоро дорога закончится…»
«Там будет хорошо…»
«Тебе».
«И всем нам».

Сырость собирается в легких. Когда ты заперт в четырех стенах, запах озона и мокрой травы пленяет и сводит с ума – но когда на твоем счету долгие осенние дни, от этого манящего чувства не остается ровным счетом ничего.  Плесеневатое нечто нагло пробирается  в легкие, наливает их свинцом, да так сильно, что тяжело дышать.
Но он все-таки дышал. Дышал в унисон каждому ее вздоху.
Однако один глоток воздуха перекроил все. Черные уши волка содрогаются, и глаза, отведенные к ватным женским лапам, взметаются вверх. Спустя мгновение воздух сотрясает грозный приказ в их сторону.
- Стойте!
Темные брови сводятся к переносице. Александр настороженно хмурится, мысленно готовясь податься вперед – преградить путь незнакомым мордам к сестрам и больной матери. Нет сомнений, это роптал инстинкт, выработанный в нем, но хищник знал, что сейчас его место – не там, впереди семейства, а здесь, близ матери и сестер, интуитивно жавшихся поближе к брату.
Зато вперед выступил отец волчьей семьи, роняя с уст слабую, буквально вымученную им фразу:
- Доброго здравия служителям Норфолка…
Далее Саша просто не вслушивался. Ему казалось, что он наперед знал все, что скажет его отец. Он и сам по ночам мысленно произносил про себя одни и те же речи, среди которых обязательно значились разные формы приветствия, краткое лирическое отступление в виде извинений за беспокойство и быстрый переход к делу – самой важной и относительно длиной части, пояснить которую необходимо было особенно хорошо.
Но теперь хищник больше всматривался, ловил каждое изменение на морде взрослого волка, боясь упустить момент, когда нарушатся грани дозволенного. Однако грани стояли как ни в чем не бывало и вовсе не норовили обратиться в руины. А это в свою очередь позволяло мельком скользнуть глазами в сторону зеленоглазой спутницы матерого.
«Скажи же ему, ей нужна помощь!»
- Идите за мной!
Массивная черная шея плавно вытягивается. Опущенная доселе вровень с линией позвоночника голова медленно поднимается над землей. Янтарный взгляд сосредоточенно упирается в спину незнакомца.
В следующую же секунду к родне оборачивается и глава семейства. На морде его взыграла слабая, но отчего-то такая обнадеживающая улыбка.
«Получилось?»
Он приближается, касаясь щекой любимой волчицы и теперь становится вровень с супругой и сыном, но по другой бок больной. Мрак чуть дергает ухом, обмениваясь с сестрами обнадеживающими взглядами, а после все вместе они вышагивают вперед – как тогда казалось, к самому светлому будущему.

«Я не оставлю ее!»
Эта мысль била в висках. Может быть, к ней примешивались последние бессонные ночи и натянутые тонкой струной нервы. Все это скручивало извилины в невозможные по форме спирали, било по ушам и темечку и все тянуло туда, вглубь целительской обители, в темной пучине которого утонула его родная мать. А он, ее единственный сын, стоял и противился сам себе в желании нырнуть следом, лишь в успокоении сестер находя свое собственное спокойствие.
Мрак первым уложил на душу бескомпромиссный приказ целительницы и с тяжелым сердцем да ватными лапами мягко оттянул одну из сестер за холку. Нежная, податливая фигура неловко обернулась на него и, совсем опустошенная последними событиями, со вздохом ослабила свой напор. Следом за темным дуэтом чуждый порог покидает и последний ребенок семьи.
Стайная самка уводит их на поляну. Только тогда, вместе с бездельем и новым привкусом ожидания, приходит первое понимание того, что их путь, протянувшийся через мучительную вечность, окончен. Девочки рухнули наземь, как подстреленные лани, и Мрак, предоставив их собственным девичьим перешептываниям, удалился чуть в сторону, где, казалось, самой мягкой подстилкой приняла его сама Земля.
Он перестал сопротивляться всему, что гнобило его все в последние дни. Веки беспомощно захлопнулись, ввергнув самца в пустоту и теплый сумрак, затянувших его так глубоко, что Саша совсем перестал обращать внимание на все, что происходило вокруг него. Даже редкие урчанья девочек, к которым он прислушивался на протяжении всего пути, стали ему не то что не интересны, но очень далеки, бесконечно далеки – и потому неслышны.
«Сколько еще будет зависеть от меня на этом пути?»
«Или с этого дня я совершенно бессилен?»
- Хэй…
Холодок волнами пробегает от плеча по всему телу. Саша слышит, как сквозь плотную дымку мыслей сочатся чужие слова, и открывает глаза. С тихим хлюпом поднимается мокрая от последних ливней темная морда, и карий взор хватается за зеленоглазый образ самки, обратившейся к нему. Несмотря на то что его только что выдернули из транса, Мрак не выглядел недовольным.
- Александр, - осевшим голосом произнес волк и, уловив эту легкую слабину в своем тоне, с быстрой поправкой уточнил. – Саша.
А после наступила легкая пауза. На морде хищника изобразилась задумчивость, ведь не было однозначного ответа на заданный незнакомкой вопрос. Одиночки… Их дом – везде и нигде одновременно. Такова жизнь постоянного кочевника – подобно раку-отшельнику, он селился там, где уже когда-то кто-то был, и уходил, когда путь снова звал его в неизведанное.
- Нам довелось увидеть много мест, - неторопливо заметил зверь, хмуря темные брови. – И я не уверен, что будет правильно, если только одно из них я назову домом. Мы кочевали. По Валло и Феллину, сколько я себя помню. До одного дня…
Его глаза блеснули пустотой. Казалось, глядя перед собой, Александр старался найти в воздухе отражение пещеры позади него, пытался разглядеть в нем идущую на поправку родительницу. Но вместо этого он видел дни, и ночи, и бесконечные тропы, что вели их от одних знахарей к другим. Тропы, тропы, тропы…
«Потерпи еще немного…»
- Мы не находили себе места, когда она стала слабеть. Слухи бросали нас к порогам самых знатных травников, но каждый разводил лапами. Стайные лекари – последняя ступень в этом пути. Нам больше некуда было идти.
Подавив в себе отчаянный вздох, волк скосил глаза к волчице.
- Отец говорит, что никто не может сохранить одну жизнь лучше того, кто каждый день хранит сотни.

Отредактировано Александр (2016-10-08 16:55:47)

Кажется, ответ был исчерпывающим. Волк понял это по затянувшемуся молчанию, по утихшему голосу угольной дамы, по неловкой заминке, повисшей между ними. Он понимал – этот ответ должен был вызвать смятение, иначе и быть не могло. Ведь речь шла не просто о чем-то - это был крохотный монолог о вечном, о жизни, обращенный в бытовую философию, но не утративший от этого своей чувственности, и даже наоборот – проникшийся ею, как никогда.
Но Мраку нечего было вставить. Он также не мог сойти после этого на те пустые темы, которыми обременяют себя жители леса в теплые солнечные утра, что зовутся «добрыми».
Сегодня было не то утро.
Резкое движение сбоку заставило ход его мыслей вновь всполохнуться, подобно кучке перепуганных воробьев. Саша недоуменно скосил глаза к волчице, вяло ожидая каких-нибудь комментариев, которые, к слову, все-таки поступили.
Выслушав представление Тартар, зверь неохотно усмехнулся в жалкой попытке растянуть черные губы в мягком оскале. Однако улыбка вышла зажатая, усталая и отчасти горькая – чувствовалось, как на ней сказались все те долгие дни скитаний, переживаний и плохого питания.
Каждый тогда старался отдать лишний кусок близкой душе.
- В этом нет ничего зазорного, - безнадежная гримаса мгновенно смылась с решительной морды. Александр впился в самку почти что строгим взором, не осуждающим, но настроенным на лучший исход любого положения дел.
- Еще слишком рано объявлять минуты молчания. Без боя не сдается никто – и она тоже не сдастся.
Вздохнув, хищник еще раз уперся глазами в порожек пещеры, в ее черный пугающий туман.
«…Она ведь знает, как сильно мы нуждаемся в ней».

«…А если знает, то не может просто оставить нас».
Казалось, в тот момент он разговаривал с Ней. Нет, не с той угольной самкой, что тут же участливо расспрашивала его и которой он с удивительной ловкостью успевал отвечать параллельно собственным мыслям, а с Ней – с матерью, укутанной во тьму пещеры, там, далеко-далеко, куда ему нет пути. Она знал, что ее хрупкое ослабшее тело все еще там, и хотел верить, что она слышит его мысли, слышит и знает, что все они верят в нее и молят небо лишь об одном: чтобы то вернуло ей силы.
Но безмолвный сумрак пещеры не отвечал терзаемому смятением и горем волку. Тот озадачено хмурил брови, пытался прислушиваться – но тщетно. Ничто не позволяло заранее просчитать событий, и, в отчаянии отбросив слишком материальную математику, Саша стал с придыханием лелеять в себе одну лишь веру. Остатки веры.
Какая, должно быть, нелепость.
Он в очередной раз вздыхает, проводит языком по черным сухим губам и, окончательно унимая невыносимую бучу эмоций внутри себя, косится в сторону Тартар в надежде, что дурные мысли сами оставят его, когда придет время.
- Прозвище? – хищник смотрит на Тар с легкой, но какой-то странной, почти недоуменной задумчивостью, но эта задумчивость заставляет его в очередной раз помолчать и, видимо, заглянуть куда-то внутрь себя.

Он невольно вспоминает золоченные июльским солнцем тропы и счастливый, ни к чему не принуждающий смех. Под ласковым ветром тогда росилась сочного зеленого цвета трава и разносился от горизонта до горизонта их голос, волшебный, как трель молодого соловья.
- Ну и чего ты такой мрачный, Саша?
Они тогда хотели убежать – совсем еще маленькие дети, не достигшие года отроду. Им хотелось приключений, хотелось быть храбрыми и сильными – но только он один неосознанно мучился мыслью, что так ему придется оставить родных с, должно быть, необъятной пустотой в сердце. Уже тогда он думал о близких, думал об их безопасности и, что не менее важно, - об их чувствах.
К слову, история была долгой и незначительной, но достаточной, чтобы оставить маленькое клеймо на всю жизнь. Он все же убедил нерадивых сестер не рваться на рожон судьбы и не делать глупостей да так и слыл угрюмым и немного занудным мрачным волчонком на всю свою последующую жизнь. Повесть эта отложилась в последующем в целом множестве эпитетов, присвоенных ему сначала сестрами, а потом и случайными встречными, столкнувшимися со всей серьезностью характера темношкурого бравого волка.
«Глядите-ка, наш славный мрачный брат».

- Да, - Александр внезапно усмехнулся, и на морде его наметилось почти натуральное подобие искренней улыбки. Он украдкой взглянул на сестер, просмаковал в мыслях каждое их слово.
- Когда-то давно народ взял привычку называть меня Мраком.

Она права – о, она несомненно была права. Он понимал это каждой фиброй своей души, и потому с решительностью мирового владетеля отметал каждую мысль, преследующую его неуемным сомнением. Ему не хотелось докучать кому-то собственной болью – и он знал, что истинного триумфа этой боли еще не настало, а, значит, просто нужно было что-то делать. Что-то великое, что разгонит густой туман сомнений. Нужно было улыбаться и верить в лучшее всем бедам назло.
Улыбаться так, как это делала Она.
- Тьма, говоришь? – волк едва приподнял морду, и сквозь каменную стену усталости наконец пробилась настоящая, живая улыбка. Саша склонил набок голову и с прищуром оглядел оживленную разговором самку.
- Надо же, действительно забавно.
Странное выражение дружелюбия, смешанного с предельной изнуренностью, поселилось в его глазах. Именно с ним хищник разглядывал Тартар, пока та неловко извинялась перед ним за ее болтливость, а он тем временем с внезапно нахлынувшим облегчением подумал, что это лучшее из того, что он мог ожидать по прибытии в эти места.
- Нет, - Саша прикрыл глаза и едва мотнул головой. – Нет, так даже лучше… И что бы там ни было – я рад, что оказался здесь. Нам действительно предстоит еще очень сложный путь, нельзя тратить рассудок попусту.
Конечно, Александр не знал тогда, насколько правдивыми были его слова. Путь, который ему еще только предстоит пройти, действительно будет сложным – слишком сложным, чтобы даже помыслить о нем. Тем не менее, сейчас он чувствовал, как в его жилах отступало бессилие и загоралась новая искра, яркая и горячая, словно факел. И черный самец знал – ему стоит еще поберечь это пламя.
- Что ж, - Мрак тяжело поднялся с земли и встряхнул густую черно-бурую шубу. – Раз мы все-таки здесь…
Он с неохотой размял собственные кости, чувствуя, что они тупой тянущей болью отозвались на эти действия. Тело его устало и усиленно сопротивлялось любым нагрузкам, но подросток упрямо игнорировал любые проявления изнурения – словно опасался, что оно охватит его разум, погрузит в сон, и тогда его уже точно ничто и никогда не поднимет.
Говорят, так бывает.
- …раз мы все-таки здесь, - продолжал тем временем волк, с усилием прижимая морду к ключице, разминая тем самым собственную шею. – Может, проведешь небольшую экскурсию? Не прямо сейчас - когда будет время... Чую, мы здесь надолго, и не хотелось бы случаем встрять где-нибудь с кем-нибудь из-за какого-нибудь нелепого недопонимания…