Три дня назад в деревню пришел незнакомец: с колючей щетиной, на вид не старше тридцати-тридцати пяти лет, в не бедняцкой, но заношенной одежде, опирающийся на пастуший посох и несущий котомку вещей за плечами. Он щурил салатовые кошачьи глаза, каштановые волосы мерцали под звездами, а хрипловатый голос казался на удивление гибким и звучным. Старейшина, многажды извиняясь за невозможностью приютить по-человечески, отвел ему место в хлеву одного старичка-вдовца, жившего вместе со своим единственным маленьким внучком. Таинственный гость говорил, что извиняться не за что, и что через три дня он все равно уйдет.
"Как звать-то тебя, почтенный?" - спросил тогда старшой напоследок, застыв с фонарем в дверях сарая.
"Верес", - отвечал пришелец, соврав всего на одну букву.
За то время, что он бродил в окрестностях села, он успел произвести фурор: деревенская ребятня таращилась на него с трепетом и любопытством, хвостиком - не обнаруживая слежки, конечно же - следовала за гостем; местные мужики косились недоверчиво, бабки и старухи - враждебно, а девки, словно вспомнив что-то, пунцовели и спешно отворачивались. Во рту его обычно покачивалась соломинка, шаги почти не оставляли следов, а пастуший посох качался на плечах на подобии коромысла. О роде деятельности ничего не было известно: мужчина отвечал, что странник, а посох ему достался в наследство от покойного батюшки. Отсюда можно было заключить, что сей странный человек по природе своей бедняк, однако тогда оставалось неизвестным происхождение приличной, пускай и уже старой одежды. Лишь потом один мужичок сказывал, что как-то задал подобный вопрос чужаку, и тот заговорщическим шепотом отвечал: "Подарок от знатных девиц в память о встрече".

Ночью третьего дня бесшумной тенью незнакомец шел к деревянному мосту, за которым зубчатой стеной высился сосновый дикий лес, далеко впереди ползущий на покатую гору. Под его истертыми сапогами не скрипели деревянные доски, на его шаги не ухала раздраженно сова.
Маленький внучок вдовца, кому посчастливилось соседствовать с чужаком (все остальные ребятишки так и лопались от зависти), крался следом за таинственным Вересом. Когда увидел, что человеческая тень уходит в лес, оторопело остановился и испуганно позвал.
- Дядя, не ходите туда... Там лихо всякое бродит... Да еще и сегодня...
На безоблачном небе зловеще серебрилась полная луна.
Странник обернулся, сверкнул во тьме горящими салатовыми глазами, белозубо улыбнулся - и растворился в сени деревьев.
Малец, зажав себе руками рот, рванул со всех ног обратно в деревню - только пятки сверкали. Однако бесстрашный мальчонка и не думал прятаться в дедовском доме: отнюдь, он со всех ног помчался в кузню, где сегодня вечером условились встретиться подростки постарше, готовившие какую-то Дерзкую Шалость, о которой младшим строго-настрого запретили рассказывать, дабы не увязались. Но все же на крыше кузни у трубы толпились щуплые тени, которых не заприметил выставленный у двери часовой.
- Стой, куда? - низким басом прогудел он, выставив вперед здоровенную лапищу. - Тебе туда нельзя.
- У меня новость есть! Очень важная! Я... оборотня видел!
Часовой посмотрел на пацана долгим взглядом, затем нерешительно пропустил вперед. Мальчонка влетел внутрь и чуть было не грохнулся в обморок, увидев не знакомых ребят, а целое сборище леших и кикимор! Однако они говорили знакомыми голосами и вскоре быстро растолковали ему, в чем дело, а после и выслушали его занимательную историю. Старший по вылазке, обряженный жутковатым водяным, задумчиво покачал головой и изрек: "Хм... А это мысль. Если поторопимся, сможем узнать, куда он пошел. Ты, малой, за хорошую службу тоже можешь пойти с нами: сделаем из тебя приличного домового".
Так и началась самая захватывающая ночь в жизни деревенского сироты.

А давешний "оборотень" преспокойно шел в глухой лесной чаще, бесшумно, как и всякий зверь почуяв слежку еще издалека. На небритом лице играла улыбка - ничего, пусть пойдут. Любопытная ребятня на шабаше нечисти - своеобразный гвоздь программы. Если уж не за ним, так за другой бы лярвой увязались, кои в деревне водились. Только пусть-ка теперь отыщут его следы.
Простолюдину человек, шагавший неспешно, закинувший на плечи пастуший посох, а за спину - худой мешок с вещами, казался таким же человеческим собратом, как и он сам, только уж больно спокойно и по-свойски он чувствовал себя в ночном лесу. Однако нечисть издалека могла учуять в нем своего: некоторая даже могла разглядеть за мороком щербатую болотную чешую, две пары рогов - оленьих и туровых, мохнатый гребень и длинное змеиное тело. Особенно древняя могла бы удивленно ахнуть - уж не сам ли батька Велес пожаловал? Но нет, это был всего лишь его дальний-дальний потомок.
Он мог бы гордиться такой связью, если бы её история не была столь печальна: дети забытого и отвергнутого бога с каждым поколением утрачивали всякую связь со своим прародителем. Нынешний Велес все так же питал страсть к молоку, но уже не чувствовал никакой особой приязни к скоту, так же боялся огня, но разучился его изрыгать, обладал точно таким же внешним обликом и даже умел летать, но больше не нес в себе ни капли божественности. Посох и в самом деле принадлежал праотцу, однако его истинное значение уже давно осталось утерянным.
Велес, он же Смог и он же Цмок, что страшно сердился на сии клички, бесстрашно взбираясь в гору, видел из-за черных елей огромные языки пламени, лизавшие небо и подсвечивающие деревья. В горящих драконьих глазах мелькал страх - до чего же он боялся эту стихию. Но он выбрался из-за своего леса не для того, чтобы в последний момент позорно развернуться перед лицом своего древнего антагониста. Там, на поляне, собрались его братья по духу, его собратья, по которым не далеко соскучиться, прячась добрые десятки лет в глухой чаще и лишь изредка выбираясь в люди, хотя последний раз это было настолько давно, что и припасенная одежда значительно обветшала. И вот теперь тот день, когда и пролететь-пробежать-протоптать изрядную сотню миль не в тягость. День, когда дриады и нимфы покидают свои деревья и танцуют у величественного костра, когда водяные и лешие вылезают из своих болот, а над небом несется прекрасная песнь русалок. Странник закинул посох за спину, широко раскинул руки - мол, встречайте.
Встречайте.

офф: хз, можно ли такого. если нет, перепишу.

Отредактировано Рыж (2015-01-18 14:34:19)

Люди всегда делились на два типа. Всегда. И всегда она сама делила их на именно эти два типа, кидаясь из крайности в крайность, и не видя тех, кто стоит между этими крайностями. Люди для нее делились. И делились они на тех, кто верит и тех, кто не верит. Например, много кто верил из здешнюю в нечисть, ходящую-бродящую по лесу, в русалок да нимф с домовыми. Много кто запирал двери и окна по ночам, даже зная, что это бесполезно, ведь ставням не остановить оборотня, если он захочет войти в дом. Многие в кармане так, на всякий случай, держали немного чеснока и мел. Многие не делали ничего, но они знали, а значит, они верили. Те же, кто не верил... Что с них взять, с людей? Повезет - пройдешь ты в святом неведении через лес, и отпечатки твоих следов вскоре поглотит болотная грязь, не оставишь ты ничего, что расскажет о твоем присутствии в чужом мире. Не повезет - встретишься с выдумкой, да не убежишь, теша себя мыслями о том, что существа из былин и сказок не реальны. Останешься стоять на месте, пока русалка не схватит за ноги, да не потащит на дно озера. Делить можно было много, почти  бесконечно. Но она не думала об этом, только помнила лишь еще две части, на которые делились те, кто верит в нечисть. И больше не помнила практически ничего.
Верящие делились на других верующих и не верующих. Тех, кто верил в существование девушек-сатиров, и тех, кто не верил. Сами сатирихи лишь пожимали плечами, не зная, как правильно ответить на вопрос о своем существовании. Для сатиров они никогда не существовали, всегда были младшими сестрами, сатирам больше нравились прекрасные нимфы да недоступные дриады, что им до мохнатых бедер своих подруг? Они иногда лишь могли ввязаться с сатирками в разговор недостаточно серьезный, чтобы настоящим разговором считаться, да сцеплялись кручеными рогами, и толкались время от времени в общей куче танцоров. Но она и ее сестрицы лишь хмыкали, начищая до блеска копытца. Что им до веры в свое существование? Главное, что младшие сестры всегда были умнее старших братьев. И именно сейчас она в очередной раз убедилась в этом.
Звали ее Хогниш, и она, как и все сатиры, любила выпить. Два тяжелых кувшина в руках, полные до самых краев, содержимое которых стоило огромного труда не выпить прямо сейчас или не расплескать вокруг, потрепанная рубаха, чуть прикрывающая живот: вот все, что у нее сейчас было. А рубаха человеческая, между прочим, и именно она так не понравилась одному из козлоногих братьев Хогниш сегодня. Сатир прямо мертвой хваткой в рукав вцепился, не спеша отпускать, а она даже как следует ударить того не могла - руки-то заняты.
-Это где видано, что мы, да такое носили?! Где ты это вообще взяла?, - собрат дернул рукав на себя, затрещала ткань, поморщилась недовольно Хогниш, -Вон мы, без всех этих тряпок, а те нет-нет, да надо выделиться.
Она только могла закатить глаза. Кому какое дело, что нравиться ей, и как принято у сатиров? Да и тем более... У сатиров! У этих вечно пьяных невоспитанных мужиков. Им какое дело - ходить в рубашке или без? Без чувства совести и чувства стыда, им лишь бы скакать этой ночью вокруг костра и ловить за косы фей.
-Знаешь, что хочу, то и делаю. Рога побольше твоих будут.
И она толкает брата бедром, заставляя отойти от себя на пару шагов. Бедра у нее широкие, пушистые, объемные - самое то, когда у тебя заняты руки. Не оправдываться же ей сейчас перед вот этим, не говорить, что она просто стащила крестьянскую одежку, пока деревенские девки купались в реке. Все равно ничего дельного в ответ она не получит, зачем же тогда тратить время на подыскивание оправданий себе? Да и рубахе уже не долго жить осталось - не рассчитавший силы сатир просто-напросто оторвал добрую половину левого рукава. Она бы пожалела даже рубаху, если бы была в настроении. Она бы могла даже обидеться, разозлиться. Но Хогниш злиться не стала. Кто же злиться на дураков?
Два кувшина - сладкий нектар из винограда в одном и из меда в другом, волшебное зелье, которое развеселит кого-то этой ночью. Она качает головой, постукивает копытами по земле, слушая чужие песни, и идет искать тех, кому не хватает радости в этом бренном мире.
Сатиры одновременно портили и делали праздник. Они умели горланить во все горло, напиваться до беспамятства, сатиры пытались поймать нимф и русалок, отдавливали кому-то копытами ноги и иногда лезли в драку. Сатирам подчинялись музыкальные инструменты, они знали, как веселиться, они приносили с собой нечто получше обычного сока и прыгали через костры. Сатиров из ночи в ночь то желали гнать в три шеи, то встречали с распростертыми объятиями. Что ждет ее сегодня? Позовут ли ее в круг танцующих, или же попытаются прогнать до следующего полнолуния? Не важно, в который раз не важно. Что до других, если ей будет весело?
Песни затихают на минуту, а она разрушает чужую идиллию. Резко, в порыве, пока не мешает музыка, подлетает к ушастым фигурам, поднимая выше кувшин - тот, который с вином. Рубаха съезжает с плеча, такая же потрепанная, как и она сама - с копытами в золе, со спутанными волосами, с громким голосом и бесцеремонностью.
-Славься, славься... - эхом вторит она многоголосому хору, при этом страдальчески, показательно морщась, давая понять, что не ее это дело - славить гостя, да и славить кого-нибудь вообще. -Какое представление, что вы скажете? Я знаю, кто сегодня испортит нам все веселье, ох, помяните мое слово!
Она качает головой, задевая рогом плечо Сецуны, заговорщически улыбается, протягивая полный кувшин. Пей, девочка, веселись, девочка, ведь Хогниш нет дела до твоих мыслей и твоих чувств. Ей нет дела, как ты к ней относишься, о чем ты думаешь и над чем страдаешь. Ей есть дела лишь до того, чтобы вокруг было шумно и весело, чтобы вокруг были лишь пьяные да улыбчивые. Ей есть дело только до костра и танцующих теней, до кувшинов с волшебством и песен до утра. Нет ей дела до того, кто велик, а кто нет. Она хочет поделиться тем, что у нее есть - легким безумием празднества. Пей, девочка, ведь для тебя есть лишь ночь, может, другие ночи тоже, а для Хогниш есть вся ее жизнь. Она успеет насладиться весельем.
-Пей, дорогуша.
А потом пойдем танцевать, и пусть нежить путается в твоих лисьих хвостах, и пусть потомок Велеса споткнется о них и упадет тебе в ноги.

Лес радостно шумел в предвкушении будущего веселья. Даже до сюда, до границы леса, доносились неслышимые обычному человеку чарующие ноты свирелей и звонкий разноголосый смех, гул плясок и весёлое потрескивание большого костра.
Лапы бесшумно скользили по незаметной человеческому глазу тропе, в темноте с кошачьим проворством то тут, то там мелькали задорные личики дриад и мохнатые тела леших. По всему было видно, что праздник только начал набирать свою силу.
Внезапно, когда она собиралась наконец выйти из круга деревьев на поляну и присоединиться к веселящимся, слева донесло знакомую волну запахов. Рысь резко повернулась...и замерла, лишь загадочно поблёскивая своими фосфоресцируюшими зелёными глазами и внимательно следя за продвижениями непрошенного гостя. Того, кого на этом празднике быть не должно.
Ялина поселилась в этом краю сравнительно недавно: всего около 50 лет назад. Будучи оборотнихой достаточного известного старшего рода в среде нечисти, Ялине было не привыкать к должности руководящей, благо опыта за двести с лишним лет своего существования она накопила немало. Её поставили для руководства живущей здесь нечисти, проще говоря - для искуссного заметания необычных следов, которые могли растревожить людей, что жили здесь.
Немного сложнее было сделать так, чтобы в приехавшей издалека на родину лекарке не распознали представителя "дьявольских слуг". Однако тут пригодилась правда жизни: родители Ялины действительно жили здесь, правда, мнооого лет назад, и действительно оставили построенный на отшибе домик, почти заросший к её приезду, в наследство потомкам. Освоившись с ролью руководителя именно здесь, каждое полнолуние Ялина выходила последней к празднику, заметая слишком явные следы пребывания нечисти, заодно она наговаривала небольшой заговор на селение, заставлявший жителей сидеть дома или, буде житель окажется в это время в лесу, гнать обратно в его дом. Это она делала исключительно из сочувствия к людям, ведь при близжайшем рассмотрении они оказывались более уязвимыми, чем сама оборотниха.
Однако сегодня, видимо, она где-то просчиталась. Явственное свидетельство такого непорядка сейчас с замиранием сердца продвигалось к костру, даже отсюда своим обострённым слухом рысь слышала его испуганное дыхание.
Понаблюдав за мальчишкой ещё некоторое время, Ялина встряхнулась и широким и быстрым шагом двинулась наперерез. Сев на свою пушистую попу прямо перед мальчишкой, рысь склонила голову и с неким любопытством уставилась на гостя, всё также посвёркивая в темноте зеленоватыми глазами.
Ялина не ставила себе целью ни испугать мальчугана, ни привлечь к нему внимание - она знала, что ни то, ни другое в обстановке упившейся нечисти не подействует - она лишь внимательно глядела на мальчика своими не по-кошачьи умными глазами, заставляя его остановиться, а, если повезёт, то и попятиться обратно.

Когда к Ваньке начал приближаться Гхельгхлей, Ялина поняла, что времени на сомнения и раздумья уже не остаётся. Рысь медленно встала, внимательно наблюдая за увлёкшимся словоблудием водяным, а потом, сдвинувшись чуть в сторону, в мгновение ока перетекла в промежуточную форму, ту, что люди считают завершённой формой оборотня: заросший шерстью человек с когтями на руках, хвостом и головой животного на плечах.
Быстро замахнувшись, рысь молниеносно нанесла оплеуху водяному, отбросив его от мальчишки в сторону. При этом она шипела не переставая, и только нечисть сейчас могла понять её приглушённые ругательства, обращённые к Гхельгхлею:
- Рррыбий вырродок, кикиморр отрродье, шшто ты делаешшь на нашшем прразднике? Рразве сс пррошшлого рраза тебе было позволено? Али ещё тррёпки заххотел? Пшшёл вон, пока я тебя не ррразвеяла! - и Ялина чуть пригнулась, встопорщив шерсть на загривке и оскалив пятисантиметровые клыки, за которыми виднелся ряд чуть меньших, но таких же острых и опасных зубов.
Нечисть вокруг продолжала веселится, будто не замечая противостояния оборотнихи и водяного, хотя на самом деле наверняка все всё поняли, и просто делают вид, что они тут ни причём. Правила были строги и написаны для всех: нарушитель прошлого праздника следующее празднество должен был отмечать дома. Для большинства часто делали поблажки, так как серьёзных проступков никто не совершал, однако таким неудачникам, как Гхельгхлей, было не место на празднике: их появление могло означать одни неприятности.

Стоило пацану потопать в самом, с виду, логичном направлении - непосредственно к костру, как перед ним возникло недвусмысленное препятствие в виде здоровой такой рыси, слишком уж человечно воззрившейся на ребенка. "Волкодлак, - подумал он, благоговейно сглотнув и замерев. - Только не волк, а рысь". От паники его остановило только осознание того, что тут таких "рыседлаков" или похожих на них должно водиться мерено-немерено, а он сейчас среди них вроде бы как свой. Хотя такое молчаливое и прямолинейное внимание к его скромной персоне навевало на весьма неприятную мыслю, что хреновая у него маскировка, и что кто-то сейчас получит пенделя как минимум.
Но так как больше рысь ничего не предпринимала, лжедомовой решил сделать вид, что ничего не заметил, (хотя с тем же успехом мог не заметить великанскую пятку у себя на ступне) и быстренько ретироваться подальше в пляшущую толпу, как иногда зайцы кидаются в стадо коров, спасаясь от собак. Только-только он попятился, как в ухо дохнуло тухлым смрадом, а чей-то нос даже уткнулся ему чуть ли не в волосы, щедро обвешанные всякой паклей и соломой.
Еще в этот момент ему стало не по себе, но куда там! Упырь страстно зашептал какие-то гастрономические нежности, а у паренька уже коленки тряслись и ком встал поперек горла, хотя это не помешало ему сипло ойкнуть "Мамочки...".
Паника никуда не делась, когда давешняя рысь в считанные секунды превратилась в какого-то человекообразного монстра и с клокочущим рычанием кинулась на обидчика. Ванька даже сумел обернуться и увидеть весь его нелицеприятный тощий видок.
- аааааааааа, - тихонечко завыл он, пытаясь куда-нибудь незаметно откатиться от жутких тварей, чтобы потом уже с громким во всю глотку "АААААААА" удрать куда глаза глядят.
Его чуть не раздавил бухой в стельку кентавр и не сшибла с ног какая-то колоритная пара лешего с русалкой, и только Ванька засобирался уклониться от неповоротливого тролля, как очередная некая сила увлекла его прочь. Сила возникла прямо перед глазами, и глазам это зрелище не очень понравилось: как-то по-бесовски ржущий бледный да тощий оборванец, конвульсивно теребящий свое наволочкообразное одеяние и дико косящийся прямо на оторопелого пацана.
У последнего душа в пятки ушла от потустороннего вкрадчивого голоса нечеловека и того зрелища, что он услужливо ему представил. Ванька бы попятился, но не мог, настолько его парализовал ужас. А когда костлявые пальцы сжали горло, заячья душа бы его, наверное, не выдержала, если бы не истинная выправка деревенской, особенно сиротской мелюзги.
- Пусти, падла! - заорал он, намереваясь хренакнуть оборвыша прямиком в мерзкую харю. Кто в деревне не дерется и не ругается, тот либо девчонка, либо козел отпущения. Да еще и как он, Ванька, мог стерпеть рукоприкладство от какого-то совсем мелкого заморыша, пускай и не живого?! Последнее сейчас было вообще не важно: было важно то, что какой-то малявочный, с виду лет семи, а то и меньше, больно уж тощ, упырь вздумал его задушить. Его, Ваньку, которому скоро десять! Ладно, девять. Через год... с половиной.
Да еще и совсем не по-мужски дерется! Словно стервь какая-то! Вот сейчас вошедший в раж Ванька его отдубасит, будет неповадно свою мордень направо и налево скалить!..

Счастье было невыразимо близко.Так, что Гхельгхлей мог высунуть язык из пасти и коснуться самым его кончиком этого счастья, ощущая, как под тонкой человеческой, да еще и молодой кожей бежит кровь. В смысле, настоящая. В смысле, живая, людская кровь. Гхель знает, что она красная, со своим особым оттенком. Интересно, какая она у мальчика? Алая-алая, или, быть может, более бордовая? А еще на вкус... Люди вроде говорят, что у крови привкус железа и соли. Для Гхеля тоже порой была соль, а еще была сладость, горечь, немного страхов и капелька чего-то безвкусного. Разная, всегда разная. Она пахнет по-другому. Мальчик пахнет по-другому. Потому что там, по венам, бежит она. Такая потрясающая, такая неповторимая, ужасно желанная. О, водяной не понимал, как, ну как люди могут жить с этим? Почему у них нет этого животного желания вгрызться в собственные вены, попробовать хоть немного? Он бы так и сделал. Поистине прекрасная, полная наслаждения смерть.
Как-то раз Гхельгхлей порезал руку. Сильно. Это было очень больно, и еще даже... Обидно? Да, обидно. Когда он в задумчивости вытягивал тонкую длинную водоросль из раны, не давая нормально регенерироваться поврежденной кожи, когда проводил языком по бегущей вниз по ладони прозрачной жидкости, ему правда было обидно. Жидкость. Вода. Обыкновенная, пресная, невыразимо безвкусная вода! Вот тогда он даже завидовал. Некоторой нечисти, но в особенности - чертов людям! Гхельгхлей не пах так вкусно. Он вообще пах отвратительно. Гхеля никто и никогда не хотел сожрать, потому что с тем же успехом можно было бы пожевать медузу. Медуза была бы даже лучше. И когда водяной думал об этом, думал о том, что ему никогда не суждено стать добычей не потому, что он перешел кому-то дорогу, а потому, что охотнику так захотелось, тогда ему правда было обидно. Он понимал, что такому не завидуют. Но он был собой, а потому порой выдавал немногочисленным собеседникам весьма необычную фразу.
"Я хотел бы быть человеком. Я бы себя убил"
И, когда Гхельгхлей уже разинул клыкастую пасть, желая откусить са-а-а-амую малость, счастье, бывшее перед самым его носом... В общем, дорога к нему резко оборвалась. Очень резко. Очень внезапно.
-Кошка драная!
Водяной взвыл, отпуская Ваню и отступая на шаг назад. Поднял руку с грязными обкусанными ногами, и провел по царапине, оставленной оборотнихой. Хорошей такой царапине. Очень. Даже и не царапина почти.
-Ты мне полщеки распорола, какого хрена, с горы рухнула, пиявки мозги высосали?!, - истошно завизжал парень с не самым приятным характером. Конечно, насчет "полщеки распорола" он все же преувеличивал, но не то чтобы в огромных пропорциях.
Гхель нахмурился, слушая ответные оскорбления в свой адрес. Ну, ничего катастрофического. Рыбий выродок? Есть немного, под водой вроде дышит, жрет все без разбора. Кикимор отродье? Ну уж нет! Как таковых, родителей, а уж тем более кикимор, у Гхельгхлеея не было. ну, могло бы прокатить "водный выродок". Но это уж точно не было бы обидно.
-Че, ему тип можно, а мне нельзя чтоль? Эт где это сказано, что закуске правила не писаны, а мне, значт, писаны? Тьфу, шишку те в рот...Эй, я с тобой балакаю или как ваще?
Отлично. Она просто дала ему тумака, полила ругательствами и убежала искать своего драгоценного домового. Который не совсем домовой. Который...
ЧЕЛОВЕК
Шестеренки в голове Гхельгхлея закрутились быстрее. Вместе с мыслительными процессами запустились и процессы физические - водяной тупо похлопал глазами, провожая взглядом Ялину, а потом спохватился и ринулся за ней. Ну уж нет, столько ждать! Столько жить без такого божьего дара, как человеческое мясо! Да еще и свалившееся на голову, нарушившее кучу негласных правил, ставшее свидетелем... И после всего этого Гхельгхлей должен развернуться и уйти восвояси? Ну уж нет.
-Э, слышь, попридержи морских коньков!, -водяной свистнул, еле поспевая за Ялиной, которая проталкивалась через толпу. Судя по теплому аромату, к Ване. На счастье рыси, шумный водяной этим внимания не привлек. Когда ты каждый праздник ведешь себя не очень лицеприятно, никто уже особого внимания не обращает. -У меня к те... Ох, ек-макарек.
Вот вы когда-нибудь видели такую сцену: призрак маленького дитенка душит псведо-домового, и на него при этом ругается огромная антропоморфная рысь? А вот Гхель видел. Интересное зрелище. Водяной даже нашел его забавным, когда Ялина приказала призраку уйти. Призраку. Да ладно?
-Да ладно!
Водяной появился в самый подходящий момент, разрушая всю идиллию напускаемого на мальчишку рысью ужаса. Схватил Ваньку за руку, потянул на себя, словно играя в перетягивание каната. Только человека. Живого человека. Наверное, не очень приятно.
-Ты тип такая умная, да? Да этот Бледный отойдет на пару шагов и вернется. Клянусь болотной тиной, что он тут уже поблизости ошивается, сечешь?
И наглец высунул язык, показывая его Ялине и нагло сверкая глазенами. Под языком присосалась крупная пиявка, что картине особого шарма не придавало. Показав тем самым, что водяной думает о словах оборотнихи ее оплеухах, Гхельгхлей подмигнул мальчугану и крикнул наугад куда-то в сторону, надеясь, что призрак и правда недалеко.
-Бледный, я тут делиться не собирался. За каким шишом ты мое трогаешь?
Ну, мертвое есть не так интересно, тем более задушенное.
_

Хогниш уставилась на призрачную фигуру, не особо понимая, что тут надо полтергейсту. Есть не ест, пить не пьет, сам не танцует. Может он вообще...
-Фу, как грубо!
Сатирка недовольно заворчала, смотря на почти что полностью пустой кувшин. На донышке еще плескалось немного живительной жидкости, но это была лишь очень малая часть того, что было. Ну конечно, что еще можно было ожидать от полтергейста? Ничего особенного хорошего.
Но она все еще не злилась. Лишь опустила уши и улыбнулась кицунэ, мол, сегодня без пива. А ведь она из лучших побуждений, но ктож знал-то? Ну ладно, можно было догадаться, что предлагать девятихвостой выпить было не лучшей идеей. Хотя...
У Хогниш все еще оставался второй кувшин.
Улыбка медленно превратилась в веселый оскал. Может, все-таки сегодня не только она одна повеселится.

Сколько времени я тут живу? Хм, это смотря о каком Я вы говорите....
Он уже почти потерял счёт времени. Да и нужен ли счёт ему вообще? Скорее всего, что нет. Он ещё помнит сколько ему лет, однако вот какой день недели, ну или вообще какое сегодня число, он вряд ли скажешь. Да и не спросит никто. Он ведь почти изгой.
Ах да, ответим же на вопрос. Сколько времени он тут живёт? Всю жизнь. Со дня его первого вздоха и по сей день. Все двадцать три года. Вы может удивлены почему он говорит о двух "Я", ответ достаточно прост. Буквально через пару месяцев после его дня рождения, а исполнилось ему тогда восемнадцать лет, его укусил ликантроп,  иначе назвать волколак, ну или по-простому - оборотень. Вот так подарочек, а?
Да, пожалуй хватит говорить местоимение "он", ведь неизвестно, вдруг это Вас уже раздражает.
Имя мне - Крис. Но не услышите вы имени этого, ибо ныне народ величает меня монстр, зверь.. и прочие обидные, по-крайней мере для меня, слова. Но мой второй лик предпочитает имя "Сабнак".
Сначала ему нравилось обличье волка. Крис мог контролировать зверя. Контролировать себя. Да и в человеческом образе у него добавилось силы, ловкости и... чутье? Улучшилось зрение, слух... Он чувствовал себя по-настоящему хорошо, как никогда раньше. Из щуплого, худощавого парнишки, которого шпыняли все кому не лень, он превратился в парня с завидно красивым, мускулистым телом. Нет, Крис даже приблизительно не был похож на нынешних бодибилдеров. Да и слава богу... Просто стройный и сильный молодой человек, с короткими тёмно-русыми волосами и редким цветом глаз. За его янтарные глаза многие гнобили его ещё больше, мол вот, не такой как все, выделился из толпы.
Однако счастье молодого оборотня продолжалось совсем недолго. Вскоре он начал терять контроль над собой, часто со всеми ругался. Вообще стал довольно-таки вспыльчивой натурой. А ещё монстр стал испытывать жажду крови. Он почти полностью отказался от овощей и фруктов, питаясь одним мясом. Раньше Крис жарил его прежде чем съесть, но потом во время превращений стал есть и сырое мясо.
Парню пришлось уйти из родной деревни, когда он полностью стал терять обладание над собой. Крис уже ударил младшую сестру, за что стал ненавидеть себя. Но волк оказывается сильнее с каждым днём. Он отправился в чащу леса, знал, что там живёт старый лесник. Какой-то слегка прибабахнутый дедок. Однако старик принял молодого человека к себе, радуясь, что теперь будет здесь не один, когда кругом всякая нечисть. Он тогда даже не догадывался, что сам пригрел у себя зверя.
Вот и живёт Крис с этим старцем уже пять лес. Парень добывает мясо, а дед не спрашивает как и почему от него пахнет псиной. Возможно он уже давно всё понял. А ещё этот лесник, или кто он там на самом деле.. начал разговаривать со своей женой по ночам. Он серьёзно думает, что в этой мелкой избушке призрак его возлюбленной. Пф, наивный глупец.
И вот поведал вам я о том, как жил парень раньше. Но давайте же приступим к сегодняшнему дню?
***
Солнце беспощадно палит всё и вся. Но нашего героя это мало волнует. Парень в свободной, белой, хотя от грязи её таковой уже не назовёшь, рубахе и в незамысловатых тёмных штанах, валялся в тени высокого дерева, широко раскинувшего свои ветви. Рядом находился родник, который позволял в любую минуту утолить жажду. Пели птицы, по всюду зверьки. В общем умиротворение. Это неизвестное почти никому место, такое тихое и спокойное, очень раздражало вервольфа. Верней вторую личность Криса. А тот только и радовался тому, что хоть как-то может досадить самому себе.
Мысли молодого человека сводились к одному. Сегодня полнолуние. А это значит шабаш. А шабаш означает, что придётся увидиться с остальными существами, будь то лешие, домовые, призраки...  И парень не пошёл бы туда, однако он знал, что как только взойдёт луна, он уже не будет сам самим. Это угнетало. Это застовляло парня выть о беспомощности и безысходности.
Он не один раз пробовал избавиться от этой болезни. Однако никто не смог помочь ему. Хотя возможно и был такой человек, что мог избавить Криса от проклятья, однако зверь хитрее и сильнее. Как только в поле зрения попала одна знахарка, к коей он и шёл, зверь мигом завладел телом и обратился. Он сожрал ту бабку и был собой доволен, оставив всхлипывающего парня, чья рубаха была в крови и алые струи стекали со рта, наедине с самим собой. Второе я - навеки его проклятье и его дар.
Солнце клонилось к закату. Крис  печально, как-то даже умоляюще, смотрел на него. Да, в его взгляде была мольба. Чтобы солнце не заходило. Чтобы не пускало луну господствовать над небом. Чтобы оно не оставляло парня, когда ему так тяжело. Но светилу было наплевать на этого человека. Оно лишь исполняло свою работу, ничего личного.
Он чувствовал, монстр уже близко.
Вот и случилось самое страшное. То, чего человек боялся больше всего. Хотя это не совсем так. Казалось вот-вот и Крис разрыдается, он чувствовал, как поднимается его температура. Голова начинала ужасно болеть. Когда госпожа луна изволила выглянуть из-за облака, началось превращение.  На самом деле всё происходило быстро. Но парень чувствовал, как меняется его тело. Это причиняло боль, не столько физическую, сколько душевную. Появились когти, клыки, всё тело обросло длинной, густой, иссиня-чёрной шерстью. Поменялся скелет. Выросли острые волчьи уши. Всё это неприятно испытывать, особенно, когда ты очень чувствителен. Прошло примерно пару минут и пред Вами предстаёт уже не высокий, немного худощавый парнишка, а гигантский волк. Возможно издалека он похож на простых сородичей, но вблизи очень заметна разница. И единственное, что можно сказать простым смертным, когда они увидят во тьме два ярких янтарных глаза, это - "Беги". Вряд ли удастся спастись, но смертные слишком наивны. Слишком.
Ну а теперь пора отправляться на шабаш. Вервольф оскалился и рысцой направился к старым и новым "приятелям".
Вот эта вороная тушка добралась до праздника. В уши отчётливо врезались слова "Славься, Велес, славься." Оборотень глухо прорычал и пробубнил что-то себе под нос. Потом окинул взглядом всех присутствующих здесь. В глаза ему бросились водяной, призрак и.... человек? Если волчий нюх не обманывал Сабнака сейчас, то рядом с рысью был человеческий мальчишка.
А вот это уже интересней. И скрылся ликантроп в тени, медленно направляясь к тому, кого явно здесь быть не должно. Авось кошка поделится мяском то. Уж больно не хочется отбирать его грубой силой...

Отредактировано Зепар (2015-03-03 22:12:16)

Появление водяного снова, приближение "собрата" и брошенная реплика призраком сделали своё чёрное дело: они таки ж довели Ялину до белого каления. Отбросив почти сомлевшего мальчишку в кусты(на его счастье, куст был не колючим и не слишком твёрдым, и смог смягчить падение), рысь разъяренно развернулась к водному выродку и безуспешно маскирующемуся призраку и схватила обоих за что под руку попалось. Волею случая призрака она поймала за руку, а водяного за почти что волосы:
- Всссё, вы меня доссстали! - рыкнула рысь и бросила появившегося призрака на водяного, свободной руколапой отломив какую-то торчащую ветку. Лапу сразу начало знакомо и неприятно покалывать, однако бросить ветку осины Ялина и не подумала:
- Да шштоб! У вассс! Мосссги отссохли! Шштоб! Массскировка! В неуррроччный ччассс! Пррропала! Шштоб... - в такт разъяренному шипению и приглушённым выкрикам следовал удар веткой осины на провинившихся. Будучи почти убойным средством для вампиров, осина почти так же обжигала и остальную нечисть, однако боль призрак и водяной чувствовали гораздо сильней, чем оборотниха: ходячим мертвецам, в отличие от достаточно живой Ялины, сердце и приток крови помочь не могли, за неимением функционирующего сердечного аппарата. Чем, собственно, сейчас оборотниха и воспользовалась, хлеща своих "пленных".
Они всё-таки смогли вырваться и броситься прочь от рыси, однако Ялину уже охватил охотничий азарт и она, не обращая внимания на собственную боль в лапе, погналась за ними, напрочь забыв про человеческого детёныша.